Ирина Васильевна Кострова – ветеран Великой Отечественной войны, ветеран труда, Кавалер орденов СССР и России, заслуженная артистка России, любимая ученица великих корифеев сцены: Готовцева, Маркова, Свободина, Кнебель, Царева. Особенным временем испытаний для Ирины Васильевны была Великая Отечественная война. Юной девушкой она стала помогать фронту. От работы на окопах вокруг Москвы до участия в летучих агитотрядах на передовой, под пулями врага – Ирина всегда была верна высокому патриотизму и любви к Родине. Во время и после войны гастроли И.В. Костровой организовывал «Союзконцерт», «Госконцерт», «Росконцерт». Их география – от Калининграда до Сахалина
***
Я хотела бы рассказать о том, как началась война, и о том, что я переживала в то время. Может быть, это будет особенно интересно потому, что нас, кто всё это испытал, уже осталось совсем мало.
21 июня 1941 года у нас был выпускной вечер, мы закончили учиться в школе. Это был праздник очень волнительный, как говорится, «со слезами на глазах». Потому что мы все должны были расстаться друг с другом, каждый должен был пойти по своему пути, но, с другой стороны, это и большая радость, большое счастье, ведь начиналась для нас настоящая взрослая жизнь. Наступало прощание с юностью, теперь каждый из нас мог заняться той профессией, которую он любит, которой хочет посвятить всю жизнь.
Так что праздник был очень веселый, радостный, мы все были очень красивы. Хотя время было и трудное, мы надели самые красивые платья.
Когда получили аттестаты, пошли всем классом на Красную площадь. У одного мальчика было портативное радио, он включил музыку, и мы на Красной площади танцевали вальс. Это длилось довольно долго, мы радостно смеялись, мечтали…
А когда натанцевались вволю, один мальчик пошел меня провожать по набережной. Он был в меня влюблен со второго класса – Фима Борок. Если бы он остался жив, то, наверное, стал бы впоследствии крупным ученым, такой был интересный мальчик!..
И вот мы с ним шли по набережной, я ему рассказывала о том, как мечтаю стать артисткой, актрисой. Говорила о том, что с пяти лет мечтала об этом и обязательно буду актрисой! А он хотел стать ученым.
Потом я прочитала ему стихотворение, которое мне посвятил папа на окончание школы. Папочка писал так:
Тебе семнадцать лет, Ирина!
Как я хочу расцеловать дочь свою!
Издалека я пожелаю:
Учиться, грезить и любить, а иногда – и слезы лить:
В них скрыта истина святая.
Мужайся, гордая Ирина!
Твой путь нелегок и непрост:
Служить «искусству Мельпомены»
Не каждый рядовой бы мог!
Так много вкрадчивых соблазнов
Ты встретишь на своем пути,
И много зависти, обманов,
Но надо мимо них идти!
Не потерять конечной цели,
Распознавать своих друзей,
И отметать как лепет –
Лесть недругов и рифмачей!
Мы много смеялись – и вдруг услышали песню: «Если завтра война, если завтра в поход…»
Мы тогда много и звонко смеялись… Справа от нас была Москва-река, слева – дома. И вдруг из какого-то дома громко доносится такая песня: «Если завтра война, если завтра в поход…» Я говорю:
– Слушай, Фима! Ведь это же опять агитка! Подумай: нас опять пугают какой-то войной…
Он отвечает:
– Не волнуйся, никакой войны не будет! Какая война, ты сама подумай! Гитлер подписал со Сталиным пакт о ненападении. Не обращай внимания!
Мы пошли дальше, он меня проводил до дома, и я легла спать.
У нас с Фимой были очень чистые отношения (это вообще было свойственно нашему поколению). Конечно, мы мечтали о том, что поженимся, но даже не могли и помыслить, чтобы, например, поцеловаться. Все было очень целомудренно…
В 2 часа дня меня вдруг будит папа и громко кричит:
– Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно! Почему ты спишь?! Разве можно спать?! Война!!!
– Как война?!
– Да, вставай скорее. На самом деле война! Немцы уже подходят к Киеву!
Боже мой, Боже мой… Я быстро вскочила, побежала на улицу… Москву было не узнать. Моя любимая Москва! Этот город я безумно люблю, мы все арбатские, мы там выросли, мы там учились в 93-й школе, все мы дружили… И вот почему-то вдруг все молчат, крест-накрест заклеивают бумажными полосами окна своих квартир, все кругом насторожены. Я пошла по городу… Смотрю: у Красной Пресни какие-то баррикады строят – какой ужас! Началось!..
Мой папа был инженер-строитель, конструктор. Его сразу направили куда-то в Ульяновск, на какие-то постройки. Все эвакуируются, волнуются, такая напряженная обстановка…
И вот папа с мамой уехали, а я категорически отказалась. Я сказала:
«Я никуда не поеду, все равно буду поступать учиться в театральное училище!»
Сейчас, спустя столько лет, кажется смешным, как наивно я тогда рассудила.
Когда родители уехали, я стала бегать по городу и поняла тогда, что никаких театральных училищ уже нет, что все уже эвакуируются, никаких приемов никуда нет, нет ничего!.. Что делать?! Я тут одна, в Москве, родителей нет, средств к существованию тоже нет, и вообще что делать?!
Но я была очень энергичной девочкой: устроилась на какой-то шинный завод, аккуратно там работала, пока этот завод тоже не эвакуировали. И что мне было делать дальше? Что делать?!
Тогда я стала пытаться подать документы на фронт. Все мы, конечно, были вдохновлены Зоей Космодемьянской. Мы очень любили Родину, как можно было оставаться в тылу?! Но мне все говорили: «Девочка, успокойся! Тебе надо ехать к родителям!» И, казалось, выхода другого не было. Но как туда проехать? Проехать туда тоже было невозможно: все вокзалы переполнены, всех сажают только по особым пропускам…
Но я все-таки до родителей добралась! Встречали меня папа с мамой. Им сообщили следующее: «Как только ваша дочь приедет, ее сразу надо направить на рытье окопов». И даже принесли соответствующую повестку.
И я рыла окопы. Мы ходили через лес: было так страшно, темно в этом лесу. Потом рыли в степи: ветры там были страшнейшие…
Те девочки, которые дружили с «десятниками», выбрасывали землю внизу, а я стояла наверху. И вот, стоя наверху, я читала стихи.
Надо сказать, что любовь к поэзии меня всегда спасала, я любила стихи смолоду, еще в школе читала их в различных кружках. Вообще очень любила поэзию…
Жили мы тогда все вместе – женщины и мужчины – в каком-то бараке, кормили нас гороховым супом, жуткий был холод… Наконец меня сняли с этих работ, потому что я получила гангрену ног. Выжила чудом, конечно. Но как только пришла в себя, опять стала подавать документы на фронт.
От мальчиков из нашего класса сначала получала письма, потом все меньше и меньше. Фима вообще мне не писал: как оказалось, он погиб в один из самых первых боев.
Конечно, я стремилась и рвалась, чтобы меня взяли на фронт, но мне сказали, что здоровье мое не позволяет. Тем более что была гангрена ног. На фронт не взяли, а послали на курсы медсестер. Эти курсы медсестер я закончила с отличием.
Учиться было очень сложно и трудно. Помню, в подвале мы препарировали вшивые ленинградские трупы, которые к нам тогда привозили. Это вообще был такой ужас! Запах чудовищный!.. Но я все преодолела, закончила курсы медсестер и стала работать в госпитале.
Медсестрой я проработала много времени. Рассказать подробно о том, с чем там мне пришлось встретиться, сейчас, конечно, просто невозможно! Когда сейчас вспоминаю об этом, просто душат слезы…
Я и выхаживала раненых, и много читала им. Помню, выходишь читать стихотворения на публику, а в зале вместо лиц сплошные уродства – перекошенные, раненные, перебинтованные головы! Было очень сложно, но я делала, что могла.
Когда потом возвратилась в Москву, еще долго получала «треугольнички» писем с благодарностью от этих раненых солдат, которые меня очень любили. Я вкладывала всю душу в свою работу. Но иначе ведь было и невозможно! Думаю, что такими, как я, тогда были все люди в нашей стране…
Сейчас принято говорить, что существуют сложности в отношениях между поколениями отцов и детей. На самом деле до войны в семье у нас было очень мирно, все было очень хорошо, но когда я стала работать в госпитале, сразу начались всякие неприятности. Отец мне говорил:
– Куда ты рвешься? Ты сумасшедшая. Какой фронт?!
А я отвечала:
– Ты не можешь понять людей моего поколения. Я просто обязана ехать на фронт!
В общем, нам было довольно сложно найти взаимопонимание.
Потом отец мне говорит:
– Иди ко мне на стройку, будешь получать рабочую карточку!
А я:
– Мне не нужна рабочая карточка, я всё равно уеду в Москву учиться!
И вот я накопила сухариков, оставила родителям записку и пошла на станцию.
Проехать в Москву было совершенно невозможно: разрешалось это только по особым «военным пропускам». Ночи тогда стояли очень темные. И в одну такую совсем беззвездную ночь рядом со мной затормозил какой-то товарный поезд: я – раз! – и впрыгнула в вагон. Там стоял танк. Вероятно, он возвращался с фронта. Даже запах особенный помню…
И я поехала в Москву в этом вагоне со своими сухариками, которые заранее насушила на дорогу… Приехала в Мурманск, где меня поймали и высадили. Снова стояла, ждала: одну ночь, другую… И до Москвы все-таки добралась!
Приехала в Москву, дошла пешком до своей квартиры, и вдруг понимаю, что в моей квартире уже живут другие люди! Одному военному с семьей выделили одну комнату, другому – другую, и они меня не признают и пускать не хотят!
Я тогда говорю: «Нет, я тут родилась, жила всю жизнь!» А родилась я в Вахтанговском переулке, в Николо-Песковском прожила всю жизнь. Так что твердо решила тут остаться, хоть на сундучке в коридоре!
Обосновалась в коридоре и сразу побежала по Москве искать театральное училище. Оказалось, что некоторые артисты из Художественного театра не уехали в эвакуацию. Например, Владимир Васильевич Готовцев, Свободин, Марков… Они и организовали училище – одно на всю Москву – из тех, кто оставался в столице. Я туда быстренько прибежала:
– Запишите меня, пожалуйста, на просмотр!
Они мне говорят:
– Ты что, девочка, с ума сошла? Шестьсот человек у нас! Все занято, даже речи нет. Куда тебя записывать?!
– Я вас прошу! Ну запишите! Запишите!.. Может, кто-нибудь забудет! Может, кто-нибудь не придет! Может, кто-нибудь умрет!.. Запишите на всякий случай!
Но на все мои просьбы один ответ: нет!
Вернулась домой и думаю: три дня до экзаменов, что делать? Быстренько выучила поэму Лермонтова «Аул Бастунджи», выучила кусок из «Войны и мира» и басню «Зеленый осел». И пошла туда опять: думаю, вдруг что-нибудь… Хотя бы посмотрю, как всё это происходит! И тут третьей – меня вызывают! Кто-то не пришел, что-то случилось… Боже мой! Я выхожу на сцену – и давай читать, давай читать!..
«Аул Бастунджи» – это такая замечательная длинная поэма Лермонтова. Я читаю-читаю ее, мне говорят: «Девочка, хватит!» Что же делать? Они же не сказали мне, что меня приняли!.. И я продолжаю читать дальше…
А какой-то лысоватый дядечка очень внимательно меня слушал. Им оказался, как я узнала впоследствии, Владимир Васильевич Готовцев, наш будущий художественный руководитель. Потом я была его любимой ученицей, он для меня ставил «Грозу» и разные другие вещи.
Так я и читала, пока мне не сказали: «Девочка, хорошо!» Тут я уже остановилась. И тогда мне говорят: «Сделай нам какой-нибудь этюд. Например, что-нибудь особен…» И они не успели договорить слово «особенное»…
Когда ты чего-то очень хочешь, происходит такая мобилизация, что у тебя обостряется внимание и ты все уже предвидишь. Я сразу же поняла, что от меня требуется… Когда сказали «что-то особенное», я повернула немножко голову к окну – и вдруг подбежала к ним. А по лицу у меня полились слезы, слезы, слезы. Я обхватываю того человека, который меня так внимательно слушал, за плечи и кричу: «Что вы тут сидите! Ребенок упал с балкона!»
Они вскочили… Поверили, наверное, потому что я так рыдала. И я была принята в театральное училище!
Но не успела я начать учебу в театральном училище, как нас стали посылать на лесозаготовки. Да и вообще мы очень много занимались шефской работой – и с большим удовольствием, потому что у нас у всех было какое-то особенно обостренное «чувство Родины». Сегодня оно, к сожалению, отсутствует у молодежи (по крайней мере, я этого не наблюдаю). Но мы были тогда в этом плане на высоте.
Все чувства, которые мы испытывали, прекрасно описаны в произведениях наших выдающихся писателей и поэтов той поры, и я призываю нашу молодежь их читать.
В конце своего рассказа приведу несколько строк из Юлии Друниной:
Ах, детство!
Мне, как водится, хотелось
Во всем с мальчишками быть наравне.
Но папа с мамой не ценили смелость:
«Ведь ты же девочка! – твердили мне. –
Сломаешь голову, на крыше сидя.
Бери вязанье да садись за стол».
И я слезала с крыши, ненавидя
Свой женский, «слабый», свой «прекрасный» пол.
Ах, детство!
Попадало нам с тобою –
Упреки матери, молчание отца…
Но опалил нам лица ветер боя,
Нам ветер фронта опалил сердца.
«Ведь ты же девочка!» – твердили дома,
Когда сказала я в лихом году,
Что, отвечая на призыв райкома,
На фронт солдатом рядовым иду.
С семьей меня отчизна рассудила –
Скажи мне, память, разве не вчера
Я в дымный край окопов уходила
С мальчишками из нашего двора?
В то горькое, в то памятное лето
Никто про слабость не твердил мою…
Спасибо, Родина, за счастье это –
Быть равной сыновьям твоим в бою!
А завершить воспоминания о начале войны можно, наверное, скупыми и яркими строками нашей великой Анны Ахматовой. И эти же слова пусть будут назиданием всем будущим поколениям, не испытавшим ужасов Великой Отечественной, от нас, прошедших ту войну и сохранивших страну, себя и чувство Родины – навеки.
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова.
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем –
Навеки!
Ирина Кострова
Подготовил Николай Бульчук
9 мая 2017 года
|
